В 1887 году Российская империя ждала солнечное затмение. Грядущее астрономическое явление активно обсуждали в обществе. Навстречу с ним в Юрьевец на пароходе прибыл писатель, журналист, почетный академик Императорской академии наук по разряду изящной словесности Владимир Короленко.

По итогам поездки в 1892 году он опубликовал небольшой очерк "На затмении. Очерк с натуры". Описал и реакцию юрьевчан на затмение. Многие тогда впервые видели специальную аппаратуру для небесных наблюдений. Кто-то был испуган, полагая что "Антихрист идет на Землю, и теперь в мир придут скорбь и болезни". И хотя по рукам ходила брошюра "О солнечном затмении 7 августа 1887 года", среди собравшихся царила тревога.

Вот как Короленко описывает прибытие в Юрьевец: "Городишко, растянувшийся под горой по правому берегу, мерцает кое-где то белою стеной, то слабым огоньком, то силуэтом высокой колокольни, поднимающейся в мглистом воздухе ночи. Гора рисуется неопределенным обрезом на облачном небе, покрывая весь пейзаж угрюмою массою тени". Потом литератор прогулялся по городу: "Я пошел вдоль волжского берега. Небольшие домишки, огороды, переулки, кончавшиеся на береговых песках, – всё это выступает яснее в белесой утренней мгле. И всюду заметно робкое движение, чувствуется тревожная ночь, проведенная без сна. То скрипнет дверь, то тихо отворится калитка, то сгорбленная фигура плетется от дома к дому по огородам. В одном месте, на углу, прижавшись к забору, стоят две женщины. Одна смотрит на восток слезящимися глазами и что-то тихо причитает. Дряхлый старик, опираясь на палку, ковыляет из переулка и молча присоединяется к этой группе. Все взгляды обращены туда, где за меланхолическою тучей предполагается солнце.

– Ну, что, тетушка, – обращаюсь я к плачущей, – затмения ждете?

– Ох, не говори, родимый!.. Что и будет! Напуганы мы, милый, то есть до того напуганы... Ноченьку всё не спали.

Наконец: "Трубы установлены, с балаганов сняты брезенты, ученые пробуют аппараты. Лица их проясняются вместе с небом. Холодная уверенность этих приготовлений, видимо, импонирует толпе. <…>

– Ущербилось! – внятно раздается голос из толпы.

– Не толкуй пустого! – резко обрывает старец.

Я нарочно подхожу к нему и предлагаю посмотреть в мое стекло. Он отворачивается с отвращением.

– Стар я, стар в ваши стекла глядеть. Я его, родимое, и так вижу, и глазами. Вон оно в своем виде. 

Но вдруг по лицу его пробегает точно судорога, не то испуг, не то глубокое огорчение. Солнце тонет на минуту в широком мглистом пятне и показывается из облака уже значительно ущербленным. Теперь уже это видно простым глазом, чему помогает тонкий пар, который всё еще курится в воздухе, смягчая ослепительный блеск. <…> 

Какой-то мужичок "из Пучежа" въезжает на площадь, торопливо поворачивает к забору и начинает выпрягать лошадь, как будто его внезапно застигла ночь и он собрался на ночлег. Подвязав лошадь к возу, он растерянно смотрит на холм с инструментами, на толпу людей с побледневшими лицами, потом находит глазами церковь и начинает креститься <…>

И какая-то старушка набегает на меня, торопливо спускаясь с холма.

– Куда ты, тетка?

– Домой, родимый, домой: помирать, видно, всем, помирать, с детками с малыми...

Вдоль берега в сумраке надвигается к нам какое-то темное пятно, из которого слышен смешанный, всё усиливающийся голос. Это кучка фабричных. Впереди, размахивая руками, шагает угрюмый атлет рабочий, который сидел со мной на мосту. Я иду к ним по отмели навстречу. Прошло не более пятнадцати секунд. Все мы стояли вместе, подняв глаза кверху, туда, где всё еще продолжалась молчаливая борьба света и тьмы, как вдруг вверху, с правой стороны, вспыхнула искорка, и сразу лица моих собеседников осветились. Солнце, солнце!.." 

И вот Владимир Галактионович сообщает: "Мы сидели уже на пароходе, когда последний след затмения соскользнул ни для кого уже незаметно с просиявшего солнечного диска".

Так благодаря внимательности замечательного русского писателя мы имеем возможность спустя десятилетия побывать в уездном городке и получить представление о том, как мыслили наши предки.