Путь в замужество для матери незаконнорожденного был заказан, она оставалась в доме отца на правах "приживала". А наличие в семье лишних ртов отнюдь не способствовало родительской любви. Еще больше угнетало презрительное отношение односельчан.
Младенца оставили замерзать в мясной лавке
Утром 4 января 1809 года в Дунилове Шуйского уезда обнаружили труп младенца "мужеского полу, облеченное в самое худое рубище", находившийся под мясным полком в торговых рядах. Матерью оказалась 21-летняя крестьянка Устинья Коржавина. За год до этого ее отпустили "погостить" к тетке. Исполняя обязанности домашней работницы, она пробыла там десять месяцев. Сошлась с крестьянским сыном Игнатием Голубевым, который поил ее "принесенным с собой вином, а потом склонял к любовному содействию". Забеременев, Устинья ничего будущему отцу не сказала.
Жили Коржавины бедно, и лишний рот в семье был не нужен. Сразу после родов приняли решение "сокрыть сию тайну и безчестие" и подкинуть младенца в богадельню либо к дому одного из местных жителей. На улице стоял мороз, поэтому нужно было обязательно известить хозяина о нежданном "подарке". Однако мать Устиньи, Ефросинья Ивановна, "не нашла случая" подкинуть ребенка одному из соседей, оставив его под полком в мясных рядах – на верную гибель.
Эта история возбудила недоверие у чиновников уездного суда. Ефросинью допросили повторно, и она призналась, что оставила младенца у дома крестьянина Фёдора Хапаева, причем постучала в окно, чтобы хозяева проснулись. Однако Хапаев уверял, что никакого стука они не слышали. Каким образом ребенок оказался под мясным полком, где и замерз, ему было неизвестно.
Участие в преступлении Хапаевых доказано не было. Виновной в "бесчеловечной смерти" ребенка признали Ефросинью Коржавину. Ее приговорили к наказанию плетьми и ссылке на поселение.
ШТРИХ. При содействии Екатерины II во второй половине XVIII века в России открыли два воспитательных дома – в Москве и Санкт-Петербурге. В эти заведения принимались все незаконнорожденные младенцы. К 1828 году подобных учреждений в стране было уже 37. Но дальнейшее устройство воспитательных домов запретили из-за высокой смертности детей, достигавшей 90%. На местах более распространена была практика сдачи младенцев крестьянам – бездетным парам.
Новорожденную внучку утопила в реке
Если дуниловская крестьянка хотя бы пыталась спасти своего внука, то в Кулеберьеве того же уезда бабушка решила вопрос более радикально. 22-летняя Прасковья Григорьева прижила дочь с квартировавшим в селе солдатом-артиллеристом. Вечером 29 ноября 1821 года, чувствуя приближение родов, крестьянка отправилась к местной повитухе Аксинье Марковой, где через три часа родила девочку. Крестить младенца местный священник решил на следующий день.
Однако ребенка он так и не увидел, о чем и сообщил местному сотскому (представителю земской полиции). Тот явился в дом Григория Демидова, отца Прасковьи. Трое домочадцев дали разные показания: Григорий сказал, что отправил ребенка в соседнее сельцо Дубки, его супруга Елена сообщила, что отнесла девочку в деревню Холодилово, а мать о ее судьбе вообще ничего не знала.
Страшная правда выяснилась очень скоро. Бабушка новорожденной забрала девочку вскоре после ухода священника. Мужу и дочери потом сказала, что унесла ее в Холодилово. После допроса "с пристрастием" Елена Петровна призналась, что до Холодилова не добралась и бросила младенца в реку Ухтохму "дабы тем избавить дочь мою от презрения".
Детоубийцу приговорили к пятнадцати ударам кнутом и вечной ссылке в каторжные работы.
Закопала ребенка в снегу
В описанных случаях роковое для ребенка решение принимали опозоренные родители, но при отсутствии таковых тяжелая участь могла выпасть на долю повитухи. 26 марта 1841 года в проруби на Тезе у села Юрчакова крестьянка Марья Степанова обнаружила "мертвого нагого младенца женского пола с кирпичом на шее". Марья вызвала сотского.
Под подозрение попали жительницы солдатской слободы Шуи – именно из нее шла дорога в Юрчаково мимо злополучной проруби. Кроме того, в слободе проживало немало вдов, девок и солдаток, не отличавшихся разборчивостью в связях с мужчинами. Сначала опросили повивальных бабок Юрчакова, затем – повитух из солдатской слободы. После этого приступили к опросу священников.
Священник шуйской Троицкой церкви Дмитрий Лебедев сообщил, что 12 марта был в солдатской слободе "для молитвования" разрешившейся от бремени квартирантки в доме солдата Василия Воскресенского – Анны Ивановой. Однако для крещения младенец ему представлен не был.
Через хозяина дома нашли повитуху, принимавшую роды, – Ирину Никанорову. "По довольном убеждении" она призналась, что вечером того же дня по просьбе матери забрала младенца с намерением подкинуть его. Сначала Ирина носила его в Шую, но исполнить свой план не смогла, поскольку многие горожане еще не спали и постоянно попадались прохожие. Она отнесла девочку в родное селение, но там ее и вовсе подкинуть было некому.
Тогда повитуха решила "не продлевать мучения слабого здоровьем" младенца и просто закопала его в снегу между сосен против солдатской слободы. Тело пролежало так десять дней. Понимая, что скоро начнется оттепель и останки найдут, Ирина не придумала ничего лучшего, как сменить снежную могилу на водяную: взяв у господской бани кирпич, привязала его на шею девочки и бросила в реку.
Вскоре разыскали и мать покойной. Ею оказалась 39-летняя крестьянка деревни Хрипова Нерехтского уезда. Анна Иванова была сиротой и с малолетства "имела пропитание милостыней". Никанорова пообещала отдать ее дочь на воспитание своей знакомой. Мало того, уже умертвив младенца, повитуха явилась к матери, чтобы получить полтинник якобы на крещение – правда, денег у той не оказалось. После этого Анна покинула дом солдата, поскольку ей "пропитывать себя было нечем", а спустя еще неделю ушла из города в свою деревню. Словом, судьбой дочери нищенка не очень интересовалась – тем более что отца ее, по собственным словам, не знала.
Виновную в убийстве повитуху суд отправил на каторгу, "лишив всех прав состояния". А вот горе-мать Анна Иванова получила сравнительно легкое наказание – церковное покаяние.