На нынешний "Муравейник" приехали сразу две работы мастера: "Волк, коза и козлята" Ульяновского областного театра кукол и "Самый лучший папа", поставленный в Пензе. В перерыве между спектаклями титулованный гость дал интервью "Ивановской газете".
– Владимир Иванович, на ваш взгляд, нынешний "Муравейник" сохранил прежний уровень?
– Вы знаете, фестиваль на фестиваль не похож. И это нормально – он просто показывает, на каком уровне сегодня находится театр. И в этом кайф, событие и нужность каждого фестиваля: посмотреть на работу коллег, увидеть друзей, тем более пандемия нас всех заякорила на своих местах. В любой среде нельзя вариться в собственном соку, отсутствие движения – это всегда шаг назад. Театр должен ездить, видеть других и показывать себя, потому что это конкурентная среда и она не дает начаться застою. Фестиваль – для вдохновения. Это некий толчок для осмысления и понимания того, насколько правильно развивается театр, в чем он ошибается, в чем он прав.
– Два пандемийных года – какими они были для вас и для вашего театра?
– Конечно, это была вынужденная пауза. Актеры – люди ленивые, когда всё останавливается, они переходят в другой режим, находят другие интересы помимо театра, и потом вернуться к рабочему состоянию, в режим полной самоотдачи и максимальных усилий бывает очень сложно. И это была большая трагедия. Но, конечно, мы выпускали спектакли, старались ездить, даже побеждали на фестивалях, например, в прошлом году у нас было шесть поездок. Но всё равно в любой профессии потеря тонуса расхолаживает, чего уж тут говорить.
– Задам вам вопрос как одному из самых титулованных гостей: по вашему мнению, какими качествами должен обладать спектакль, чтобы он получил "Золотую маску"?
– Да дело даже не в "Маске", а в том, что спектакль всегда адресован сегодняшнему зрителю, стало быть, должны подниматься те проблемы, которые ему интересны, которые его трогают, волнуют, беспокоят. И даже если зрителю это неприятно, если зрителей это царапает, их раздирают внутренние комплексы. Спектакль – диалог между сценой и зрительным залом. Если залу скучно и неинтересно, зачем тогда нужна эта встреча?
– К детским спектаклям это тоже относится – которые 0+ или 3+?
– 0+ – это не ко мне. Я предпочитаю вступать в диалог с ребенком, который уже многое способен осознать. А о чем говорить с совсем малышами и как это делать – я не знаю. Есть, конечно, бэби-театры, но в моем понимании это не театр: любой взрослый адекватный человек может провести с ребенком какое-то время, чем-то занять его, но это, с моей точки зрения, не имеет к театру в профессиональном смысле никакого отношения.
– О чем вы никогда бы не стали ставить спектакль в театре кукол?
– Не только в театре кукол, в любом театре спектакль должен быть о человеке. Но какие-то анатомические подробности мне не очень интересны. Однажды один знакомый позвал меня в Москве на спектакль "Монолог вагины". Меня название насторожило, но я поддался на уговоры и понял, что попал… в женскую консультацию. Честно говоря, эта сторона женского организма меня не очень занимает, женщина для меня обладает какой-то магической и волшебной силой воздействия, и не надо передо мной потрошить женский организм и рассказывать подробности. Хотя я понимаю, что за этой анатомической подробностью скрываются судьбы героинь. Всё равно это не тот язык, которым нужно об этом говорить.
Еще я не буду ставить спектакль, если не нахожу сценически правильный язык, чтобы проявить автора. Например, на мой взгляд, категорически нельзя ставить в театре кукол "Анну Каренину". Если делать пасквиль или поиздеваться, наверное, можно переехать кукольную Каренину фанерным локомотивом. Но насколько это будет соответствовать замыслу автора романа? Мне кажется, не очень.
– Я делаю вывод, что в спектаклях вы идете от автора?
– Не всегда. Бывает, что я даже переписываю пьесу. Например, мы ставили Николая Коляду (известный режиссер, актер и драматург из Екатеринбурга, создатель знаменитого "Коляда-театра". – К. К.) – первый раз в кукольном театре. Мы вынуждены были переписать пьесу, изменить ее и финал сделать другим, и персонажей. Но когда сам Коляда посмотрел, он удивился: "Это я написал? Хорошо написал!" Но мы сохранили авторскую атмосферу, не ломая ее. Однажды пришлось "менять" Чехова – монологи перевел в диалоги, какие-то сцены выбросил. Чеховеды сказали, что это недопустимо, а спектакль потом получил "Золотую маску".
